Сами тезисы Вудро Вильсона стали основанием к возникновению в Европе новых государств и к учреждению Лиги Наций.
Через тридцать лет принцип права наций на самоопределение был признан фундаментом для создания Израиля — и евреи получили свою страну, которой не имели около двух тысячелетий. А ещё через двенадцать лет Декларация № 1514 15-й Генеральной ассамблеи ООН «О предоставлении независимости колониальным странам и народам» открыла путь к государственности для тех, кто порой не обладал ею никогда. И опять основанием стал тот же принцип самоопределения.
Сегодня в мире существует около 200 независимых государств. Их число с момента окончания Первой мировой войны выросло троекратно и продолжает расти – по мере того как этнические конфликты разрушают единство стран в Евразии и Африке, появившихся из рук колонизаторов, которые сами и прочертили произвольно их границы.
С этой точки зрения, как может показаться, мир нашёл если не оптимальный, то приемлемый вариант решения проблемы: в случае невозможности мирного сосуществования отдельных народов или племен в одном государстве допускается право на сецессию. Оно реализовано за последние десятилетия в отношении Эритреи, Восточного Тимора, Косова, Южного Судана и даже Палестинского государства, а также — с минимальными международными последствиями — Абхазии и Южной Осетии.
Однако новые времена поднимают и новые вопросы, которые политики и эксперты панически боятся даже формулировать, не говоря о том, чтобы вынести их на серьезное рассмотрение. Но события последнего времени — как, например, возмутительные еврейские погромы в Амстердаме — рано или поздно заставят это сделать.
Часто говорят, что мир XXI столетия отличается от мира прошлых веков в том числе и тем, что радикально ускорились миграционные процессы. Это не совсем так: 150 лет назад количество покидавших Европу людей в отношении к ее населению было бóльшим, чем число ныне прибывающих (см.: Nugent, Walter. Crossings. The Great Transatlantic Migrations, 1970-1914, Bloomington, Indianapolis: Indiana Univ. Press, 1992, table 8, p. 30; table 9, p. 43). Но во времена, которые следует называть эпохой вестернизации (см.: Laue, Theodore H., von. The World Revolution of Westernization. The Twentieth Century in Global Perspective, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1987), а не «первой глобализации» (см.: Robertson, Robbie. The Three Waves of Globalization, Nova Scotia, London, New York: Fernwood Publishing & Zed Books, 2003) мира миграционные потоки направлялись туда, где представители этих же наций либо устанавливали свой политический контроль (как, например, в колонии тех или иных европейских держав, включая в их число и Россию), либо уже создали схожие общества (как в случае с США, Аргентиной или Бразилией), которые Ангус Мэддисон в свое время назвал European offshoots (см.: Maddison, Angus. Monitoring the WorldEconomy 1820-1992, Paris: OECD Development Centre, 1995, pp. 59-63). До поры до времени миграции не вступали в противоречие ни с суверенитетом отдельных государств, ни с принципом самоопределения наций, поскольку вновь прибывающие подчинялись the laws of the land, а нации, в которые они тем самым вливались, ещё находились в процессе создания «как культурно-политические сообщества, осознавшие свою автономию, единство и особые интересы» (Smith, Anthony. National Iden-tity. London: Penguin, 1991, р. 99).
Происходящее сегодня в Европе выглядит совершенно иначе. Мигранты нашего времени — это в значительной своей части люди, обладающие очень сильной врожденной идентичностью: определяющими их тип поведения чертами, которые не могут быть изменены по личному выбору — к примеру, религией и этничностью. Различия между ними и жителями принимающих стран велики — и, в отличие от опыта прежних столетий, они провоцируют не ассимиляцию, а напротив, жесткое групповое самоопределение в качестве защитной реакции. Эта групповая солидарность оказывается эффективной стратегией, так как в самих европейских странах выработался комплекс вины перед жителями периферийных территорий, которых европейцы угнетали на протяжении долгого времени (я сейчас не буду обсуждать те концепции, в соответствии с которыми колонизация являлась «благом» для покоренных народов). И европейские исторические нации наполняются массой «мультикультурных» вкраплений, чьё существование порождает два типа проблем.
Первый тип. Такая трансформация подрывает основу основ обществ европейского типа — их выстроенность вокруг индивидуального характера прав и ответственности. Появление того, что уже было названо притязаниями культуры (см.: Бенхабиб, Сейла. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру, перевод с англ. под ред. и со вступительной статьей В. Л. Иноземцева, Москва: Логос, 2003), оказывает влияние на определение социального статуса и на обеспечение доступа к тем или иным материальным благам, чем нарушает основные принципы социальной справедливости и деформирует механизмы признания и успеха.
Второй тип. Появление общностей, подчеркивающих свою инаковость, автоматически сталкивает их как со все более толерантным местным населением, так и особенно с представителями других подобным же образом идентифицирующих себя групп. Иначе говоря, вместе с тем, как в Европе создаётся постнациональное общество через внутриевропейские миграции и межнациональные браки, в том же социальном пространстве возникают иные общества, не желающие интегрироваться в исторически сложившиеся национальные государства и жить по их законам.
Вопрос, который в связи с этим я не побоюсь задать: есть ли в наши дни у этих исторических наций основания аппелировать к праву на самоопределение в условиях прогрессирующей «обратной колонизации»? Способна ли, например, голландская нация потребовать независимости от создаваемой на её территории арабской, рассматривая вторжение представителей таковой как одну из форм оккупации – последняя исторически обеспечивалась, как известно, далеко не только посредством военных интервенций?
Может ли призыв к учинению расправ над местными (как это неоднократно случалось во Франции) жителями или не нарушающими закона гостями этих стран (что мы видели недавно в Амстердаме) рассматриваться не как административное правонарушение или уголовное преступление, а как прямое посягательство на государственный суверенитет, требующее его бескомпромиссной защиты?
В свое время ревностно оборонявшиеся от излишней евроинтеграции и отвергнувшие Конституцию для Европы на национальных референдумах голландцы и французы не голосовали за превращение своих стран в филиалы Исламского государства. Эти вопросы сейчас считается неприличным задавать, но только очень наивные люди могут полагать, что проблему можно решить обсуждаемым ныне запретом «Альтернативы для Германии» или созданием сoalition of the willing против Национального Объединения.
Пришло время признать, что нацизм бывает не только европейским; что «слабые угнетенные народы» давно стали многочисленнее и пассионарнее их бывших угнетателей и сами превратились в источник тех угроз, от которых ещё недавно страдали. И потому резолюция Генеральной ассамблеи о праве на самоопределение наций, подвергающихся новой колонизации, неизбежно выходит на повестку дня.
В противном случае разворачивающийся тренд не оставит шанса цивилизации — которая, тут я согласен с Шарлем Фурье, существует в единственном числе, т. к. противостоят ей не иные цивилизации, а одно лишь варварство (см.: Фурье, Франсуа Мари Шарль. Критика строя цивилизации // Избранные сочинения, Москва, Ленинград: Издательство АН СССР, 1951, т. 1, с. 245).
