Когда в сентябре 2012 года Госдума проголосовала по представлению ФСБ за ужесточение статьи Уголовного кодекса «Государственная измена», все понимали, на что именно последовала такая реакция. Политический режим постепенно приходил в себя после встряски московских протестов, и многие в Кремле считали, что ФСБ благополучно проспала рост протестных настроений, и не выполнила свою главную задачу — не предупредила об угрозе политической стабильности. В ответ ФСБ сделала то, что обычно делают спецслужбы в такой ситуации — потребовала больше полномочий.
Новые полномочия спецслужбе понадобились в контрразведывательной деятельности, что вполне совпадало с параноидальными настроениями в Кремле, где многие были уверены, что протесты, подобные московским, могут возникнуть только по указке из-за рубежа.
ФСБ получила то, что хотела, а новая редакция 275 статьи Уголовного кодекса «Государственная измена» расширила круг обычных для ФСБ подозреваемых в шпионаже с военных, ученых и исследователей до экспертов и журналистов.
До того, на протяжении многих лет, обвинить журналистов в государственной измене или разглашении гостайны было практически невозможно, потому что журналисты по определению не имеют доступа к секретам.
В результате ФСБ приходилось сильно исхитряться, чтобы привлечь журналиста по этим статьям. ФСБ ограничивалась либо журналистами, которые в своем прошлом имели доступ к грифованным материалам – таким был военный журналист Григорий Пасько. Либо на Лубянке приходилось конструировать уж совсем головоломные схемы, как это было в моем случае в 2002 году, когда следствие ФСБ пыталась представить меня организатором преступной группы, в которую, по их версии, входило неизвестное лицо с доступом к секретам, и журналист, подговоривший его (или ее) их раскрыть. Но поскольку обнаружить это неизвестное лицо чекисты не смогли, то ФСБ отказалась от этой идеи. Я счастливо отделался в те относительно вегетарианские времена.
В деле о шпионаже в те времена пришлось бы также доказывать, что информация была передана именно разведслужбе, а также что она действительно наносит ущерб внешней безопасности страны.
После 2012 года жизнь для следователей ФСБ стала резко проще. Теперь под прицел ФСБ стало можно попасть за передачу информации, которую в спецслужбе просто сочли наносящей вред безопасности России, даже если в ней нет никаких секретов. Ловить иностранного шпиона и идентифицировать разведслужбу, с которой якобы сотрудничал обвиняемый, тоже теперь не нужно – по новой редакции, достаточно проконсультировать «международную или иностранную организацию», чтобы стать фигурантом дела о государственной измене.
Тогда, в 2012 году, многим казалось, что жертвами нового представления ФСБ о шпионаже станут эксперты самого широкого круга (тогда глава ассоциации Агора Павел Чиков говорил «Коммерсанту», что по новой редакции «Даже передача данных о нарушениях на выборах в России может квалифицироваться как государственная измена».) Экспертное сообщество приняло информацию к сведению, и страна стала еще более закрытой.
Однако арест Сафронова показывает, что правила вновь изменились – отныне ФСБ собирается применять это параноидальное представление о шпионаже к журналистам, и спецслужба старается изо всех сил, чтобы все это знали. И похоже, что у них есть на это санкция с самого верха.
Нынешний политический режим в Кремле живет и действует в мире угроз. К этому, в конечном итоге, и сводится пресловутый «менталитет спецслужб». Журналистов просто отнесли к одному из видов угроз, и так было с самого начала восхождения Владимира Путина.
Когда в 1999 году в аэропорту Хельсинки, во время своего второго зарубежного визита в качестве премьера, Путин остановился, чтобы ответить на вопросы местных журналистов, одна из них спросила о ситуации в Чечне — по-русски, медленно и заглядывая в шпаргалку. Путин резко ответил: «Во-первых, мы с вами в неравных условиях: вы зачитываете свой вопрос, заранее заготовленный на бумажке, а я должен отвечать вам сразу с листа». Для человека, прошедшего школу советских спецслужб, чтение по бумажке означало, что вопрос подготовил и написал не сам журналист, а кто-то другой. На деле же финская журналистка просто хотела быть максимально точной, задавая сложный вопрос.
С тех пор Владимир Путин не менял своего мнения о журналистах. Однако первые двадцать лет своего правления он поручал курирование исходящей, по его мнению, от журналистов угрозы своим политическим помощникам – чиновникам Администрации президента, лояльным олигархам или ручным медиаменеджерам.
Теперь же журналистами занялась контрразведка, которая обладает необходимыми ресурсами, чтобы быстро и максимально отчетливо объяснить, какие еще важные для общества темы теперь закрыты для всех, кроме «тех, кому положено».
